15 декабря в Эрмитажном театре состоялось ток-шоу в жанре художественного расследования на тему «Для чего нужно искусство?». Дискуссия была посвящена 25-летию газеты The Art Newspaper . В ней приняли участие Михаил Пиотровский, Владимир Познер, Инна Баженова, Анна Сомерс Кокс, Ирина Прохорова, Татьяна Черниговская, Алексей Учитель, Гарретт Джонстон . Мы представляем вам видеозапись и стенограмму дискуссии.

Пиотровский Михаил Борисович — директор Государственного Эрмитажа с 1992 года, доктор исторических наук, член-корреспондент и член президиума Российской академии наук, историк-востоковед, арабист и исламовед, автор около 300 научных работ. Действительный член Академии художеств; член президиума Совета при Президенте РФ по культуре и член Совета при Президенте РФ по науке и образованию; президент Союза музеев России; председатель попечительского совета Европейского университета в Санкт-Петербурге. Автор более 300 телевизионных фильмов об Эрмитаже на канале «Культура» и постоянной колонки в «Санкт-Петербургских ведомостях». В 2015 году в серии «Биография продолжается» издательства «Молодая гвардия» вышла книга Елены Яковлевой «Михаил Пиотровский».

Инна Баженова — издатель The Art Newspaper , предприниматель, коллекционер изобразительного искусства, меценат, участник и инициатор культурных проектов, среди которых газета The Art Newspaper Russia (часть самой компетентной в мире информационной сети в сфере искусства, единственное в России интернациональное издание, посвященное искусству, цель которого — включить русскоязычную аудиторию в мировой художественный контекст, помочь интеграции российского искусства в глобальную арт-систему), ежегодная премия The Art Newspaper Russia за достижения в области искусства (миссия премии — выражение публичного признания представителям художественного сообщества за достижения в области искусства в прошедшем году, продвижение российского искусства за рубежом), фонд IN ARTIBUS — некоммерческая организация, поддерживающая исследования в области классического искусства (основные направления деятельности — организация художественных выставок в сотрудничестве с музеями, культурными фондами и частными коллекциями в России и за рубежом; издание книг об искусстве).

Анна Сомерс Кокс —журналист, общественный деятель, основатель The Art Newspaper. С 1973 по 1986 год была куратором в Музее Виктории и Альберта, а затем стала редактором журнала Apollo . После встречи с Умберто Аллеманди сменила направление деятельности и в 1990 году основала The Art Newspaper в качестве издательства Умберто Аллеманди. В 2003 году она оставила работу редактора и вошла в состав совета компании. В настоящее время она является генеральным директором «Умберто Аллеманди Паблишинг Лтд», издателя The Art Newspaper . С 1999 по 2012 Анна Сомерс Кокс была председателем фонда «Венеция в опасности», который занимается восстановлением памятников и произведений искусства в Венеции. Является членом правления Института Курто, доверительным управляющим Коллекции Гилберта в Музее Виктории и Альберта, а также членом консультативного совета Института Сотбис. Орден Британской империи за деятельность в области искусства.

Владимир Познер — журналист, писатель, телеведущий, первый президент Академии российского телевидения. С 2008 года ведущий авторской передачи «Познер» на Первом канале. Автор и ведущий многих политических телевизионных шоу, фильмов и сериалов о культуре разных стран («Одноэтажная Америка», «Тур де Франс», «Их Италия», «Англия в общем и в частности», «Еврейское счастье», «Германская головоломка»), автор многих книг. Девятикратный победитель национального телевизионного конкурса ТЭФИ, трижды награжден премией Национальной академии телевизионных искусств и наук США.

Ирина Прохорова — литературовед, главный редактор издательства «Новое литературное обозрение» и одноименного журнала, кандидат филологических наук. Активно занимается благотворительной деятельностью.
В 2004 году стала соучредителем частного благотворительного Фонда Михаила Прохорова, главной целью которого является системная поддержка культуры российских регионов, повышение интеллектуального уровня и творческого потенциала местных сообществ. Ведущая двух авторских программ: «Ирина Прохорова. Система ценностей» на телеканале РБК-ТВ и «Культура повседневности» на интернет-портале «Сноб».

Гарретт Джонстон — маркетолог, стратег, философ, является основателем и владельцем Macroscope Consulting , компании с офисами в Дублине, Цюрихе и Москве. Работает над радикальным увеличением стоимости бизнеса и брендов клиентов путем комплексного маркетинга — от продуктов до продвижения. В России был директором по стратегическому маркетингу в МТС и затем в «РоснаноМедИнвест», также занимал должность советника президента Х5 Retail Group по стратегическому маркетингу. В своем багаже имеет опыт работы в компаниях большой четверки (Price Waterhouse, Ernst & Young ). Входит в совет директоров многих компаний — своих клиентов.

Алексей Учитель — российский режиссер и продюсер, основатель и генеральный директор творческо-производственного объединения РОК. Заслуженный деятель искусств РФ, народный артист России, член Европейской киноакадемии, президент Международного кинофестиваля документальных, короткометражных игровых и анимационных фильмов «Послание к человеку» (Message to Man ) в Санкт-Петербурге (с 2010 года). Режиссер фильмов «Край» (премии «Ника», 2010; «Золотой орел», 2010), «Пленный», «Космос как предчувствие», «Прогулка», «Дневник его жены» и других. Игровым дебютом Учителя стала картина «Мания Жизели» (1995), получившая признание критики и огромное количество призов на международных кинофестивалях.

Татьяна Черниговская — российский биолог, лингвист, семиотик и психолог. Доктор биологических наук, доктор филологических наук, профессор, заведующая лабораторией когнитивных исследований и кафедрой проблем конвергенции естественных и гуманитарных наук Санкт-Петербургского государственного университета. Член Совета при Президенте РФ по науке и образованию. Член Академии наук Норвегии и почетный член Семиотического общества Финляндии. Автор более 350 научных трудов. Популяризатор науки в печатных и электронных СМИ, участница и ведущая многочисленных научно-популярных телепередач и фильмов.

Михаил Пиотровский : Я с удовольствием открываю наш сегодняшний перформанс, посвященный 25-летию The Art Newspaper . Я очень рад видеть вас всех сегодня в этом зале в здании Эрмитажного театра. Мы очень рады тому, что много лет дружим с газетой, и думаю, что сегодня мы еще раз покажем свою преданность мировому музейному и художественному пространству, частью которого является Эрмитаж. Я с удовольствием предоставляю слово Инне Борисовне Баженовой, нашему давнему другу, которого мы очень любим.

Инна Баженова : Газета The Art Newspaper выходит уже 25 лет. За это время мир сильно изменился, но газета осталась верна себе. И для меня это очень важная миссия — поддерживать ее объективность и независимость. И я горда тем, что мы сохраняем это международное издание в любых условиях, не всегда благоприятствующих искусству. Особенно радостно, что вот уже почти четыре года выходит российская газета, которая объединяет объективные, беспристрастные новости со всего мира и горячие, эмоциональные мнения художников, галеристов и кураторов. Я хотела бы поблагодарить партнеров нашего сегодняшнего празднования. Генеральный партнер — отель Four Seasons , наш партнер «Газпром private banking», компания BMW , ювелирная компания «Галерея Михайлов» и виноторговая компания МБГ. Я хочу поздравить всех, кто делает нашу газету, и особенно основателя газеты Умберто Аллеманди и бессменную главу нашего головного английского издания Анну Сомерс Кокс. И в лице Михаила Борисовича Пиотровского поблагодарить Эрмитаж — нашего сегодняшнего партнера, который принял нас в этих великолепных стенах.

Анна Сомерс Кокс : Уважаемые дамы и господа, я никогда не могла предположить, что я буду выступать в этом театре. Даже когда в 1978 году имела честь сидеть с академиком Пиотровским в том кабинете, который мой друг Михаил занимает и теперь. 25 лет назад мы, с моим мужем Умберто Аллеманди, задумали эту газету — и сумели не только выжить, но и преуспеть. Потом к нам присоединилась Инна Баженова, и теперь она является руководителем всех изданий, входящих в нашу сеть. Почему мы обсуждаем этот простой вопрос: зачем нам нужно искусство? 25 лет назад казалось, что мир успокоился, что наступает эпоха справедливости, что мир готов к прогрессу и к радужному будущему. Но действительность оказалась значительно хуже, чем мы могли предполагать. Кто мог представить, что мы увидим возрождение иконоборчества и разрушение памятников, кто думал, что мы увидим терроризм и тот страх, с которым мы живем, а также политиков-популистов, которые благоденствуют за счет всего этого? Что произошло с искусством?

По крайней мере, на Западе искусство было сильно дискредитировано, например, арт-рынком и другими спекуляциями, которые искажают саму природу современного искусства. Идея, которая восходит еще к романтизму, о том, что искусство является некоей заменой божественному, была полностью разрушена, а искусство десакрализовано. Идея о том, что искусство является некоей революционной силой, может быть, и остается по-прежнему яркой, однако деньгам удается усмирить даже самых революционных художников довольно быстро. Обсуждая, зачем нужно искусство, мы хотим, чтобы люди, находящиеся вне мира искусства, помогли нам своим взглядом и опытом. Когда мы проводили мероприятие такого формата в Лондоне, у нас были солдат, теолог, математик и политик, а «следователем» был очень известный, знаменитый адвокат. Сегодня у нас литературный критик, режиссер, психолог и маркетолог. И знаменитый журналист, который, я надеюсь, будет допрашивать их безжалостно.

Михаил Пиотровский: Я с удовольствием представляю наших спикеров. Это все замечательные и знаменитые люди. Владимир Владимирович Познер — знаменитый телевизионный интервьюер. Ирина Дмитриевна Прохорова — знаменитый издатель. Татьяна Владимировна Черниговская — знаменитый мастер когнитивных исследований. Алексей Ефимович Учитель — знаменитый кинорежиссер. Гарретт Джонстон — знаменитый маркетолог, философ. В начале этой замечательной дискуссии я хочу сказать два слова. Во-первых, на мой взгляд, нужды в искусстве никто не испытывает, пока оно есть. Оно как воздух. А когда его нет, тогда люди начинают понимать, что оно необходимо, — и вот сейчас как раз такой момент. И второе. Искусство должно мирить, а не ссорить. Это очень спорный тезис, потому что в действительности так почти никогда не получается. Это две важные вещи, которые надо иметь в виду и, может быть, с ними спорить.

Владимир Познер: Добрый день, мне, как прокурору, дается первое слово. Хотел бы вам, уважаемые обвиняемые, или подсудимые, как предпочитаете, напомнить, что вам предстоит высказаться по поводу того, для чего нужно искусство и вообще нужно ли искусство. В том смысле, в каком вообще возможно применение слова «нужно» к искусству. Кому нужно, для чего нужно? Искусство есть такая же потребность для человека, как еда. «Как есть, как любить», — сказал Достоевский . Но прав ли Федор Михайлович? Ведь если лишить человека еды и питья, то он совершенно точно умрет. Кто раньше, кто позже, но неизбежно. А вот если его лишить искусства? Есть, вероятно, миллионы людей на этой планете, которые вообще никогда с искусством не соприкасались. Они же живут.

Если питать человека очень некачественной едой, каким-нибудь постоянным фастфудом, и давать ему пить только лишь кока-колу или производные от этого напитка, какие шансы есть, что он вырастет здоровым физически? А если давать ему эрзац вместо искусства или вообще не давать искусства, какие шансы, что он вырастет в духовном смысле здоровым? Не знаю, можно ли для начала предложить вам над этим подумать. И еще. Мы все знаем выражение древних римлян Ars longa, vita brevis , то есть «Искусство вечно, жизнь коротка». Но если оно вечное, разве можно сказать, что искусство меняется? «Изменилось за последнее…» А как изменилось искусство? Вот если мы с огромным удовольствием читаем пьесы Аристофана , если мы с восторгом замираем перед картинами Рембрандта , если музыка Баха уносит нас в какие-то непонятные пространства, значит, мы все такие же. Разве принципиально различаются пьесы Теннесси Уильямса или музыка Шостаковича , ну и, наконец, живопись Пикассо ? Разве это не просто искусство? Что такое современное или несовременное искусство? Если оно несовременное, оно разве искусство? Это еще вопрос, который лично меня интересует, и мне любопытно, коснется кто-нибудь из вас этого. «Искусство принадлежит народу, оно должно быть понято и полюблено им» — в буквальном переложении. Так сказала Клара Цеткин , известная немецкая марксистка. Но в Советской России мысль переделали и сказали: «Искусство принадлежит народу, оно должно быть понятно народу», а не «понято». А вообще, оно должно быть понятно народу? Это обязательно? А может, и не надо этого совсем? Тоже вопрос не из последних. Вот это вопросы, которые меня сегодня интересуют. И вот я сейчас буду вызывать первого подсудимого.

Когда я думал, кого вызвать первым, то вспомнил традицию, когда в XVIII веке в английском флоте определяли, виновен офицер или не виновен, — брали кортик, клали на полированный стол и вращали. Если острие в сторону офицера, значит, виновен. Если нет, значит — нет. Кортика у меня не было, но в гостиничном номере я разложил четыре бумаги с именами наших, как их теперь называют, спикеров, взял нож и вертанул его. И я даю вам слово, что я буду вызывать обвиняемых именно в том порядке, в каком они попали на острие ножа. Первый или первая — это была Ирина Прохорова.

Ирина Прохорова: Я не знаю, что вам показал кортик, но получается как всегда — ladies first . Уважаемый господин следователь, уважаемые судьи, мне остается только воскликнуть в лучших традициях: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!» Я надеюсь, вы не свяжете меня. Но, если говорить серьезно, этот суд — большая честь, я признательна, что меня пригласили на юбилейное заседание The Art Newspaper. И, наверное, это честь — высказать здесь свои дилетантские представления, зачем нужно искусство. И скажу вам, я с радостью согласилась, потому что нет ничего приятнее, нежели говорить о том, в чем ты, в общем, мало разбираешься. Это намного легче, чем говорить, что такое литература, зачем она нужна. Я бы, наверное, затруднилась, поскольку этим занимаюсь всю жизнь. А искусство — ну вот я сейчас начну петь соловьем, заранее прошу прощения за те банальности, которые, наверное, выскажу.

Последние годы ученые исследуют и меняют границы между человеческим и животным царством, между живой и неживой природой. И чем больше они изучают, тем более зыбкой оказывается эта граница и, собственно, исключительность самого человека. Выясняется, что начиная от языка, организации жизни, многих поведенческих практик и до интеллекта, который есть и у животных в том числе, выделение человека из природного мира становится все более и более призрачным.

Но последнее из того, что поднимает нас над природой, — это, конечно, искусство и культура. Все-таки, если уж религиозные люди говорят о том, что мы созданы Богом по Божьему подобию, то наверное, мы похожи на Бога более всего тем, что можем творить, мы создаем некую реальность — культурные ценности — и таким образом движемся вперед. И уже много умнейших людей задолго до меня говорили о том, что цивилизация — это вовсе не усовершенствованные орудия смерти, это даже не ВВП на душу населения. Цивилизация — это память, это культура, растворенная в жизни, ставшая средой обитания.

Об этом очень много размышляли в советское время, когда культура была просто способом выживания и сохранения человеческого достоинства. И выживали в самых страшных условиях именно люди, так или иначе связанные с творчеством — и с искусством в первую очередь.

Я думаю, большая проблема в нашей стране — при всем царящем у нас глубоком уважении к культуре — в том, что до недавнего времени искусство не было очень доступно для огромного количества людей. При том, что потребность в нем колоссальная. И мне кажется очень плодотворным процесс демократизации, который сейчас происходит у нас в современном искусстве (хоть и с опозданием по отношению к остальному миру). Мне очень важно, что искусство выходит на улицу, к людям, занимается эстетизацией среды, что для нашей страны особенно актуально, поскольку мы долгие годы жили в эстетике безобразного.

Разумеется, есть драма отношений между дозволенным искусством и недозволенным. Что считать пощечиной общественному вкусу, а что святыней — эти проблемы никогда не исчезали, и они еще обостряются сейчас. Но мне, как человеку, который жил в советское время и всегда ощущал этот водораздел между прекрасным, которое ведет нас в музеи, и чудовищным, которое мы видим вокруг себя, мне очень важно, что эта грань стирается.

И несмотря на наши сложные времена, на новую эскалацию ненависти к современному искусству, я думаю, что несмотря ни на что, мы идем в правильном направлении. Искусство необходимо человеку не меньше, чем еда и питье. Без доступа к искусству нет возможности менять, трансформировать свое существование и человеку ощущать себя человеком.

Владимир Познер: Не кажется ли вам, что искусство элитарно, что восприятие его требует подготовки? Что, за редким исключением особо одаренных, подавляющее большинство его не понимает? Поэтому ваш тезис о том, что без искусства нет человека, это некое преувеличение?

Ирина Прохорова: Не кажется. Мы находимся в одном из красивейших городов мира. Когда вы выходите в город, вы видите эту божественную архитектуру, и это тоже приобщение людей к искусству. Просто передвигаясь по улицам Петербурга, люди пропитываются идеей прекрасного.

Я не люблю слово «элитарный». Я приведу один пример. В маленькой рыбацкой деревушке решили сделать ежегодный фестиваль поэзии. Современная поэзия — вещь довольно сложная, не очень всем понятная, особенно рыбакам. И вот через 5-7 лет, как им регулярно читали стихи, рыбаки стали знатоками современной поэзии и стали разбираться, где хорошие стихи, где плохие. Здесь дело в тренинге. Как учатся читать и писать, так учатся и искусству и его разным языкам. Неужели мы думаем, что классическое искусство нам изначально понятнее?

Владимир Познер: Не кажется ли вам, что эти рыбаки, которые так приобщились к современной поэзии, перестали быть хорошими рыбаками?

Ирина Прохорова: Не думаю. Я не понимаю, как одно может мешать другому.

Владимир Познер: Хотел бы, пожалуй, задать вам последний вопрос, в отношении этого города и людей, его населяющих. Возможно, на меня многие обидятся, но я прокурор и могу выдвинуть то обвинение, которое я считаю правильным. Красота этого города, совершенно неоспоримая и уникальная, мало отражается на его жителях, которые являются одними из самых агрессивных, самых нетолерантных, самых недемократических. То есть здесь полное несоответствие?

Ирина Прохорова: Вас сейчас разорвут! (Смех в зале.) Если серьезно, мы говорим о нетерпимости, имея в виду то, что нам показывают по телевизору. А есть и другое, интимное, что ли, чувство. Когда я давным-давно начала приезжать в Ленинград, сразу бросалось в глаза, что ленинградцы намного вежливее москвичей. Да, многое изменилось и «понаехали тут» — но все равно остается какой-то дух города, который имеет свою собственную судьбу. И я думаю, что все равно эта архитектура создает какую-то особую идентичность петербуржцев. Красота если и не спасает мир, то делает его намного миролюбивее.

Владимир Познер: Я благодарю вас за показания. Господин Гарретт Джонстон, прошу вас.

Гарретт Джонстон: Я хочу говорить о том, для чего нужно искусство, с разных и даже мало между собой пересекающихся точек зрения. Я буду говорить как бизнесмен, потому что я представитель того мира денег, о котором говорила Анна в самом начале. Потом я бы хотел упомянуть важность искусства именно в судьбе России. Я буду говорить как иностранец, который живет не первый день в этой стране, однако сохранил свежий взгляд вновь прибывшего человека.

Если говорить о том, для чего нужно искусство, надо сначала разобраться, что это такое. У меня свое собственное определение, что такое искусство. Искусство — это фитнес-тренинг для человеческого сознания. Это то, что человек меняет, и то, что меняет человека. Искусство относится к вещам, которые не носят утилитарного характера. Искусство подталкивает человека ближе к самореализации, переносит из понятия базовых нужд к понятию социального наследия.

Как человек бизнеса, я каждый день работаю с достаточно богатыми инвесторами и предпринимателями и говорю им, что ключ к успеху — это находить уникальные вещи, а ключ к нахождению уникальных вещей — это стимулировать своих людей к тому, чтобы свободно общаться с самим собой и между собой. То есть для того чтобы люди творчески подходили к бизнесу, нужно перестать думать в узких ограничениях рамок сиюминутного, а начать думать о возможностях развивать бизнес в совершенно новых и разных направлениях. Нужно свободное мышление. Например, чтобы понять, что может быть нужно клиенту, но не для того, чтобы клиенты приносили больше прибыли для нас, а чтобы сам клиент стал более успешным для себя. Как создать успешного клиента?

Сегодня человечество очень-очень далеко от самореализации. 88% немцев говорят, что они не хотят идти на работу в понедельник, потому что прирожденные врачи работают слесарями, а прирожденные слесари врачами. То есть мы живем в мире круглых палок и квадратных дырок. Есть огромное несоответствие между потенциалом человечества и тем, чем оно занято на самом деле. Поэтому искусство очень важно как способ преодоления такого несоответствия.

То есть когда я встречаю художников, я за ними наблюдаю, смотрю, как их учат. Чем они отличаются от бизнесменов, с которыми я работаю каждый день? Они более свободно общаются с самими собой, они ближе к самореализации, чем те бизнесмены, у которых, может быть, есть 35 тысяч талантов, а они не знают о них, зашорены в рамках сегодняшнего дня. Я вижу искусство как катализатор расцвета потенциала человека на массовом уровне. Если бы бизнес-школы учили маркетологов и финансистов так же, как академии учат художников, мы бы жили гораздо более продвинуто. Анне не пришлось бы говорить, что люди денег пользуются искусством. Она сказала бы, что люди денег помогают людям искусства, которые помогают людям денег, что мы живем среди таких положительных кругов взаимовлияния.

В 1815 году была битва при Ватерлоо. Новости о результатах этой битвы между англичанами и французами доходили до столиц — Лондона и Парижа — за 48 часов. А так как это была первая война, которая финансировалась на основе выпуска государственных казначейских облигаций, от ее исхода зависело немало финансовых инвестиций и сделок. Поэтому Наполеону нужна была система быстрой передачи информации, и Клод Шапп придумал систему оптических семафоров. И новости стали доходить в Париж за 20 минут. Это было революционное изобретение. Почему я об этом говорю? За 100 лет до того, как Наполеон понял важность системы информации, город, в котором мы находимся сейчас, был задуман не просто как перевалочный пункт для товаров и административный центр, а как место обмена идеями и концепциями. То есть это был первый продукт информационной эпохи, которая тогда еще не наступила. Позволю себе сказать, что русский — это человек, который придумывает ответы на вопросы, которые еще никто не задавал. Поэтому Россия — самая подходящая страна, чтобы начать учить молодых русских девушек и парней свободно общаться с самими собой и понимать, где их потенциал.

И по поводу эволюции мировой экономики. Можно сказать, что мировая экономика делится на полушария. Есть полушарие идей, концепций, инноваций, креативности. Есть полушарие исполнения всего этого: производство, управление, масштабируемость. Когда я учился в бизнес-школе в 1995 году, наш профессор говорил: «Прогресс человечества — это 99% исполнения и 1% идей. Идеи ничего не решают». Я хочу вам сказать, что это уже не так, потому что разные инновации намного уменьшили стоимость исполнения. Я жил в Китае и обожаю его, но должен сказать: это страна, где исполнение — от Бога. А креативность в Китае не очень. В Сингапуре тоже. Все китайские культуры борются с тем, что нет оригинальных идей. В России это ровно наоборот. Тут креативность от Бога, но исполнение — через букву «ж». Но хорошее исполнение можно купить, а креативность пока не купишь. Так что искусство везде важно, в России тем более важно.

Владимир Познер: Вы сказали, что искусство отличается от всего остального тем, что не утилитарно. Ну а эти вот прекрасные дома, построенные в Петербурге, они разве не утилитарны прежде всего, а уж потом только красивы? Они были построены не для того, чтобы на них любовались, а чтобы жили в них.

Гарретт Джонстон : Я согласен, что утилитарность — это субъективная вещь. То, что для меня утилитарно, может быть для вас роскошью. Или наоборот.

Владимир Познер : Хочу спросить вас как человека бизнеса, как вы сами о себе говорили. В какой степени бизнес разрушителен по отношению к искусству, а в какой степени, напротив, созидателен?

Гарретт Джонстон : Я, честное слово, не вижу, где или как бизнес разрушает искусство. Анна говорила о том, что деньги пошли в искусство, оно стало инвестиционным объектом. Но это хорошо. И если это стимул быть художником, а не идти работать врачом, это тоже хорошо. Я не вижу здесь вреда никакого.

Владимир Познер: А пользу вы видите?

Гарретт Джонстон : Пользу вижу, да. Я считаю, что бизнес должен использовать принципы искусства, идеи художников гораздо шире, чем сейчас. Сегодня бизнес медленно переходит от продажи процессов к продаже результатов. И, конечно же, креативность, которая ассоциируется с искусством, может быть ключевым фактором возрождения бизнеса, а не только искусства.

Владимир Познер : Ну хорошо, шансов у вас мало, конечно, но садитесь.

Гарретт Джонстон: Спасибо!

Владимир Познер: Алексей Ефимович Учитель, прошу вас.

Алексей Учитель: Знаете, я ни разу не слышал, чтобы человек, которого осуждают и приглашают в суд, говорил спасибо. Тем не менее спасибо большое, что вы меня пригласили. Я попытаюсь защищаться, тем более главный прокурор сегодня упомянул Клару Цеткин, марксистку. А самый главный марксист, которого зовут Ленин , когда-то, как мы знаем, сказал, что важнейшим из искусств является кино. Это не совсем так, как мы тоже знаем, это вырвано из контекста, но тем не менее. Я, безусловно, не теоретик, а практик, и меня, конечно, волнуют очень многие вещи, прежде всего связанные с кинематографом и еще с театром.

Мы часто говорим о цензуре, которая влияет на конечный результат в литературе, в кинематографе, в театре. И я никогда не забуду, как много лет назад я после института снимал свой первый фильм, он назывался «Имя ему Новгород», это была 10-минутная видовая картина без единого слова и предназначалась для такой серии «По СССР», которую показывали за рубежом в основном.

И я ее сдавал, естественно, в Госкино СССР, а там мне сказали: «А вы показывали вашу картину (поскольку я работал в Ленинграде) в Ленинградском обкоме партии?» И вот меня вынудили показать ее первому секретарю обкома КПСС, повторяю, что был фильм без единого слова, без единого портрета наших руководителей. После этого я на 3 года прекратил режиссерскую деятельность и работал оператором, потому что на меня это произвело шокирующий эффект. Но это я хотя бы понимаю, когда искусство ограничивает власть.

Но теперь появилось и другое. Я недавно поехал в Ригу на замечательный спектакль Алвиса Херманиса «Барышников и Бродский». Это моноспекталь, где один актер, Барышников , читает стихи Бродского . Алвис Херманис — потрясающий режиссер, но когда случилась история с Крымом, он отменил гастроли своего театра, практически ежегодные, и в Петербурге, и в Москве, отменил свою постановку в Большом театре. Недавно на премьере его же оперы «Осуждение Фауста» в Париже его освистали, причем очень жестко. За то, что он накануне опубликовал удивительное письмо, человечески пронзительное, где он отказывается от работы в театре в Гамбурге, потому что осуждает политику Германии по отношению к эмигрантам и то, что этот театр оказывает гуманитарную помощь эмигрантам. Потому что боится — в том числе и за своих семерых детей, это факт тоже очень удивительный для режиссера. И вот за это французы его освистали. Для меня удивительно, почему по такой причине мы должны потерять наверняка талантливый спектакль, не посмотреть его?

Опять же совсем недавно мы запускали дебютный фильм, в котором должен был сниматься один очень известный молодой российский актер. Эта картина должна была сниматься в Израиле и Палестине. Он пришел ко мне и говорит: «Я отказываюсь ехать». — «Почему?» — «Я боюсь». Мы пригласили другого, не менее талантливого актера, тоже молодого — который тоже сказал: «Я боюсь». Мы опять сталкиваемся с тем, что теряем художественный результат.

Если то, что происходит в мире, будет продолжаться, мы можем потерять удивительные и неповторимые вещи.

Владимир Познер: Вы все-таки согласны с древним римским высказыванием, что Ars longa, vita brevis ?

Алексей Учитель: Согласен.

Владимир Познер : Тогда то, чем вы занимаетесь, не является искусством, да? Поскольку кино устаревает с невероятной скоростью?

Алексей Учитель : Является, безусловно. Есть еще такое понятие, как кинохроника. И я недавно смотрел первые кадры, снятые в России, это было в 1896 году, по приглашению Николая Второго снимали коронацию французские операторы.

Владимир Познер: Но это же никакого отношения к искусству не имеет. Это документ, это просто исторические, невероятно интересные свидетельства какого-то времени.

Алексей Учитель : Я ненавижу, когда говорят, что есть документальный фильм, а есть художественный фильм. Потому что и игровой фильм, и документальный обязаны быть художественными. Может смонтировать режиссер Пупкин, и это будет неинтересно, и через 5 минут о нем забудут. А есть фильм Сокурова , который можно смотреть и через 20, и не знаю через сколько лет. Хотя в кинематографе 90, наверное, процентов не выдерживает этого старения, тут вы правы.

Владимир Познер: Ну хорошо. Я хочу только сказать, что цифры сборов денег в кинотеатрах и количество людей, посещающих кинотеатры, на несколько порядков выше цифр того, сколько людей посещают театры. И в этом смысле театр тоже элитарный по сравнению с кино. Это просто подтверждается цифрами. Я даю вам последнюю возможность, которая может вас спасти, а может и утопить. Для чего нужно искусство, с вашей точки зрения, коль скоро вы им занимаетесь?

Алексей Учитель: Я убежден просто на сто процентов, что если искусство не будет восприниматься широко зрителем… Можно я расскажу тут почти анекдот? Каннский фестиваль, полный зал народа, начинается просмотр, сидит режиссер, очень довольный, в конце фильма встает, видит пустой зал и говорит: «А мне понравилось». Я против такого искусства.

Владимир Познер : Я бы рассказал другой анекдот насчет восприятия искусства. Два карманника пошли в консерваторию на концерт Рихтера . Пришли по работе, народ туда ходит обеспеченный. Кончился концерт, и один говорит другому: «Ты видел, какие у него руки?» — «Да». — «А какой ерундой занимается!» Татьяна Владимировна, прошу вас.

Татьяна Черниговская : Вы с вашим кортиком, когда крутили его вместо того, чтобы фрукты есть, сделали так, что мне приходится говорить после очень гуманитарного выступления. В то время как сферы моей деятельности находятся как в гуманитарной области, так и в естественно-научной.

И начну я с провокации, в том числе и в ваш, ваша честь, адрес. Несколько лет назад я была на международном семиотическом конгрессе, там был один доклад, название которого я никогда не забуду. И оно было таково: «Почему собаки не ходят в музеи». Это на самом деле очень серьезный вопрос, потому что почему, собственно, им туда не ходить? Там есть пол, по которому они могут ходить, есть воздух, которым они могут дышать, у них есть глаза, уши. Почему-то они и в филармонию тоже не ходят. Вот почему? Этот вопрос возвращает нас к тому, о чем говорила Ирина Прохорова, а именно, что что-то в нас, людях, есть особое. И я сегодня дважды вспомню Бродского. Первый раз сейчас. Бродский говорил, про поэзию, не про искусство в целом, но оно вполне приложимо: «Поэзия — это наша видовая цель». Это я к тому клоню, что, насколько нам известно, ничего похожего ни у кого из наших соседей по планете нет.

Мы живем отнюдь не среди объектов, вещей, гор и рек. Мы живем в мире идей. Думаю, что уместно упомянуть Юрия Михайловича Лотмана , с которым я имела счастье общаться много, и это, конечно, забыть нельзя. Ведь идея Юрия Михайловича была такова, что искусство не отражает жизнь, а искусство создает жизнь, оно порождает жизнь, а это принципиально другая история. Лотман, между прочим, тогда говорил, что до того, как появились тургеневские барышни, не было никаких тургеневских барышень, до того, как появились лишние люди, не было никаких лишних людей. Сначала нужно было написать Рахметова, а после этого все легли на гвозди проверять, сколько они там выдержат. Вот господин Учитель сейчас сказал, что все дело в голове. Да, все дело в голове, именно поэтому собакам, а также всем прочим прелестным животным совершенно незачем ходить ни в Мариинский театр, ни в музей, потому что мы смотрим глазами, а видим мозгом, мы слушаем ушами, а слышим мозгом, и так далее по всем сенсорным системам можно пройтись. Нужен подготовленный мозг. Это я, кстати, говорю и на тему элитарности.

Не в том дело, что есть плохой и хороший мозг, а в том, что мозг должен быть образован, иначе ему бесполезно смотреть на «Черный квадрат», на «Красный квадрат», слушать Шенберга и так далее. Когда Бродский говорит о том, что искусство — это наша «видовая цель», то я бы хотела подчеркнуть вот какую вещь. Искусство — это другой, в отличие от науки, которой, скажем, занимаюсь я, другой способ познания мира и другой способ описания мира. Вообще другой. Вот вы говорили, ваша честь, вначале насчет еды. Я хочу сказать, что обычная, широкая публика считает, что есть вещи серьезные — это жизнь, в крайнем случае технологии, науки. А есть такой довесок, так сказать, десерт: можно съесть, а можно и не съесть, можно использовать разные ложки, вилки, щипчики и так далее, а можно просто руками хватать. Вопрос в том, кем мы хотим быть. Если мы просто владельцы ушей, носов, глаз и рук, тогда без этого всего можно обойтись.

Но искусство делает то, что — я опять вам подыгрываю, — что сделал Пруст на тему памяти. Пруст открыл — я хотела сказать, законы памяти, но это слишком пафосно. Он сказал про память то, до чего современная наука со всеми ее технологиями и огромными возможностями только подбирается. У художников — в широком смысле, совершенно неважно, какие это художники, — есть какие-то щупальца такие, которыми они открывают вещи, которые невозможно открыть с помощью науки. Точнее говоря, возможно, но очень нескоро. Импрессионисты открыли про зрение. Не про палочки и колбочки, не про структуру глаза, а про видение. Они открыли то, что через несколько десятилетий после этого открыла сенсорная физиология, которая стала изучать, как человек воспринимает сложные зрительные объекты. Поэтому, опять возвращаясь к Бродскому, это то, чего другие сделать не могут. Для того чтобы я могла увидеть, услышать, осознать что-то, у меня должен быть тренированный мозг. Мы рождаемся на этот свет с одинаковым мозгом более-менее (если не считать генетику), пустым текстом на нейронной сети, которая у нас всех есть. Но мы, каждый в свое время, предстанем перед Создателем с совершенно другой нейронной сетью, и там будет написан текст всей нашей жизни, включая еду, Леонардо, губные помады, юбки, книжки, ветер, солнце в определенный день — все там написано. Так мы хотим, чтобы этот текст был сложный, или мы хотим, чтобы это были комиксы? Тогда мозг надо готовить.

Кстати говоря, скажу еще и материалистическую одну вещь, кому интересно, могу дать ссылки на серьезные научные статьи. Вы, кстати, тоже говорили о фитнесе: искусство — это фитнес. Конечно, если мы ляжем на диван и будем на этом диване лежать полгода, то после этого мы не будем знать, как с него встать, не то что как ходить. Если мозг не занят трудной работой, тогда нечего удивляться и обижаться. В нем будет простой текст, скучный и простой текст. Мозг совершенствуется от сложной работы, а искусство — это очень сложная работа для мозга, потому что оно требует, я повторяю, подготовки и там много нетривиальных ходов. Это так тренирует нейронную сеть, что она физически улучшается. Мы знаем, что как от собственного музицирования, так и от прослушивания сложной музыки нейронная сеть становится качественно другой, очень сложные процессы идут в мозгу человека, который слушает музыку или играет ее. Очень сложные процессы идут, когда человек (который понимает, что он делает, а не просто у него глаза открыты) смотрит на сложную картину или живопись. И сам объект, будь он живопись, скульптура, кино или что угодно, он ведь не автономен, он зависит от того, про что Цветаева в свое время говорила «читатель-соавтор». Вот зависит от того, кто читает, кто слушает, кто смотрит. Это серьезная история. Я недавно как раз читала одну статью в очень серьезном западном журнале про то, что происходит в мозгу у танцовщика. Очень сложные процессы идут. То есть не стоит думать что искусство — это какая-то такая легкая, приятная добавка, что можно вообще просто одеться, а можно — красиво. Это не про это, это не про «красиво». Это другое видение мира, принципиально другое, не цифровое, если понятно, что я имею в виду, это не алгоритмы, это гештальты, это размытое, это про то, что философия называет qualia , качество. Qualia — это то, что не может быть никак описано, это first person experience , это «как я чувствую». Вот мы пьем одно и то же вино, вы говорите: как-то кисловато, ну напрасно здесь эти ноты. А я говорю: а по-моему, как раз эти ноты здесь как следует, хороши… Никакие граммы, миллиграммы, спектры не описывают таких вещей, как холодно, тепло, приятно, красиво. Здесь наука бессильна. Подсудимым разрешается вызывать свидетелей?

Владимир Познер: Это правда.

Татьяна Черниговская: Вот мой свидетель — Иосиф Бродский опять. И он написал замечательные слова. Если искусства, того, что мы сейчас обсуждаем, не будет, то «Верх возьмут телепаты, буддисты, спириты, препараты, фрейдисты, неврологи, психопаты. Душу затянут большой вуалью. Объединят всех сплошной спиралью. Воткнут в розетку с этил-моралью. Речь освободят от глагола». Если не хотим, чтобы это с нами случилось, — а оно уже тут… (Аплодисменты в зале.)

Владимир Познер: Аплодисменты не смутили меня.

Татьяна Черниговская : Кто бы сомневался. Мы спрашивали еще утром, будет ли пытать.

Владимир Познер : Я сказал, что да. Хочу вас спросить вот о чем. В стародавние времена, ну скажем, во времена Ренессанса, скажем так, очень мало людей имели доступ к тому, что мы называем искусством. Это уже тогда должно было внушать такой же уровень пессимизма, какой звучит у вас, когда вы говорите о сегодняшнем дне, при том что сейчас у людей несравненно больше возможностей так или иначе соприкоснуться с искусством?

Татьяна Черниговская: Вопрос хороший. На самом деле я думаю, что для серьезного ответа на ваш вопрос нужно почитать, скажем, Гуревича , который писал о категориях средневекового искусства. То есть для этого нужно знать, как мыслили эти люди, а это информация, которая с помощью томографов, я так в шутку говорю, не добывается, зато она добывается из того самого искусства, которое то ли дает надежду, то ли ее разрушает. Поэтому у меня ответа… почти нет.

Ирина Прохорова: Фрески-то недаром рисовали. Это замещало невозможность читать…

Владимир Познер: Я напомню всем, что реплики подсудимых абсолютно недопустимы. (Смех в зале.)

Татьяна Черниговская : А что касается пессимизма — не хочется банальные вещи говорить. Да, я алармистка и пессимистка, и вообще апокалиптическое — я вот его прямо вижу со всех сторон. Потому что мы заигрались. В искусственный интеллект заигрались, и еще получим от него, и вообще во все цифровое, мы верим тому, что можно взвесить, что можно потрогать, что можно сосчитать. И вот куда мы пришли. Когда рушат Пальмиру, и когда происходит… Совсем не хочу ни на какую политику выходить, но в этом зале по лицам видно, что у вас мурашки должны бежать чуть не каждый день по спине от того, что творится. Сложилась угроза всей цивилизации. Я пытаю уже некоторое время — да, я тоже это умею делать — крупных математиков и серьезных музыкантов вот таким вопросом. Вот если мы все же доиграемся и человечество с лица Земли исчезнет, просто никого не останется, останутся музыка и математика? Я, разумеется, не такая простушка, чтобы иметь в виду ноты, партитуры и математические книжки. Я клоню вот куда. Никакой музыки и формул во Вселенной не летает. Это не то, что вот там уже все есть, а некоторые счастливцы, вот Моцарт — хотя эта точка зрения артистически мне нравится — потом рождается и вынимает оттуда, условно говоря, 40-ю симфонию. Но все-таки это маловероятно. Поэтому если нет того, кто читает, — то нет и книги. Если нет того, кто слушает, то нет и музыки. И мы настолько безумны, что ли, чтобы вот все это уничтожить?! Это же конец. Поэтому мне кажется, что если у нас какие-то шансы выжить есть, то — хотя я человек науки, а не искусства — они лежат именно в искусстве.

Владимир Познер: Скажите, пожалуйста, вы согласны с точкой зрения и с высказыванием Пикассо о том, что искусство — это ложь, которая позволяет нам понять истину?

Татьяна Черниговская: Я не уверена, что мне нравится такая формулировка. И да, я могу сказать, что люди, у которых галлюцинации, так же уверены в их реальности, как мы почему-то уверены в реальности окружающего нас мира. И поэтому бесполезно говорить: то, что ваша безумная нейронная сеть порождает, это ложь все, а правда-то другая. Я бы не стала обсуждать это в категориях «ложь — не ложь».

Владимир Познер: Хорошо. Легкий вопрос. Я тут подготовился и кое-что почитал, я ведь обычно искусством не занимаюсь профессионально. Так вот, искусство — это не то, что ты видишь, а то, что ты заставляешь других видеть.

Татьяна Черниговская: И да, и нет. Потому что заставляешь других видеть — это если тебе очень повезло и ты смог сформулировать, что видеть-то (необязательно вербально). Мой маленький сын занимался когда-то здесь, в Эрмитаже, в студии, где детям никто не говорит: вот это гениальный художник, а это — нет. Они как-то там варятся, варятся, а потом, глядишь, и получилось. И вот это «глядишь, получилось» — это на тему «показать другим». Если удается это сделать, то здорово.

Владимир Познер : Спасибо большое. Сейчас я вынесу решение, виновны вы, не виновны и как вас наказывать. Меня попросили это делать со всей строгостью. Но я хотел бы сказать два слова, прежде чем это произойдет. Первое. Я полагаю, что обсуждать вопрос о том, для чего нужно искусство, — это пустое дело. Нужно оно, не нужно — оно есть и будет, пока есть люди. Это то, что из нас выходит, из кого-то сыровато, из кого-то блестяще, но это часть нас. Поэтому не имеют никакого значения эти рассуждения: нужно, не нужно, кому нужно, чего нужно. Это просто самовыражение. И поэтому оно есть, оно будет, пока мы будем. Я чуть сожалею о том, что все-таки не возник вопрос для меня важный: деньги и искусство. И в стародавние времена платили за искусство, и художники выполняли заказы — что Микеланджело , что любой средний художник. Но сегодня что-то произошло. Когда покупается картина Пикассо за 172 миллиона долларов, мне кажется, что что-то не так. Смещаются, что ли, представления.

И еще не могу не высказать мысль по поводу творческого заряда у русского человека, о котором говорил господин Джонстон. Вы все, конечно, читали «Левшу» господина Лескова . Вы помните, что всех поразил английский инженер, который сделал механическую блоху. Но мы решили, что наши еще лучше сделают, и поручили это Левше. Он поработал, потом принес блоху обратно, а она не прыгает. И сказали старшие: «Что же ты сделал, сволочь такая!» — «Ну так я ее подковал». Что вообще невероятно трудно — подковать блоху. Но только она перестает прыгать. Но достижение замечательное. В этом тоже есть некое творчество. Господин судья, вам слово.

Михаил Пиотровский: Спасибо большое. Прыгающих блох очень много подковано.

Думаю, главная моя задача — сравнить, как наша дискуссия соотносится с лондонской. По-моему, вышло ничуть не хуже. Хотя устраивать суды над искусством у нас в стране — это не совсем правильное дело. У нас были суды над «Онегиным», у нас был, не к ночи помянут, народный суд над Бродским. И надо сказать, именно в этом городе всегда происходят все самые сложные идеологические столкновения ХХ века. Суд над Бродским — это было самое сложное идеологическое столкновение нашего века, которое выявило все. Суд и преследование Ахматовой и Зощенко , и до этого убийство Кирова , и все остальное. В этом городе тихо ничего не бывает, он особенный. Я думаю, что подсудимые вели себя замечательно. Никто не признался, никто себя не оговорил, не оговорил своих соседей и друзей.

Главное, что вы все очень хорошо описали, это что качество жизни зависит от наличия искусства. Без хорошего искусства нет хорошего качества жизни. И похуже — тоже. Было прекрасно сказано, что мы даем ответы на вопросы, которые никто не задавал, в этом и есть смысл искусства. Это целая теория: мы должны удовлетворять потребности, которых еще нет. Это и есть культурная индустрия, это то, чем занимается культура. Поэтому мозг надо готовить, нам нужен сложный человек. И не только люди, у нас в музей и кошки ходят, у нас все замечательно.

Владимир Познер: Одну минуточку. Я так понимаю, что вы всех оправдываете?

Михаил Пиотровский: Я — да, всех оправдываю, я считаю, что все справились с прокурором.

Владимир Познер: Тогда я должен как-то ответить, сказать: «Позор!»?

Михаил Пиотровский: Нет.

Ирина Прохорова: На свободу с чистой совестью.

Искусство – это неотъемлемая часть нашей жизни. Его произведения присутствуют и находят отражение в абсолютно каждом нашем дне, будь то обыденный понедельник или же праздничный выходной. Многие замечают искусство, находят его проявления в любых мелочах, буквально живут в мире, созданном и наполненном их видением прекрасного, кто-то же напротив, не умеет или же попросту не хочет замечать созданные кем-то шедевры.

И те люди, которые умеют ценить и понимать ценность искусства, имеют большие преимущества перед теми, кто предпочитает жить без него. Искусство нужно, в первую очередь, для облагораживания нашей души. Имея богатый внутренний мир, наполненный воспоминаниями о прекрасных картинах, прочитанных произведениях или же услышанной музыкой великих композиторов и музыкантов, мы начинаем находить смысл там, где раньше его не видели.

Наши мысли и чувства начинают искать другие пути проявления, мы пытаемся мыслить по-другому, избегая шаблонов, которые присутствуют в нашей жизни, начинаем чувствовать сильнее, ценить и любить ту самую нематериальную сторону нашего мира, которая и приносит нам настоящее счастье.

Главный герой произведения Рэя Брэйдбери «451 градус по Фаренгейту» пожарный Гай Монтэг живет в необычное время, где само назначение профессии «Пожарный» утратило былой смысл. Теперь они не тушат пожары, а сжигают книги, читать которые в современном обществе запрещено. Монтэг также был уверен в правильности этого закона, пока однажды не стал свидетелем ситуации с женщиной, которая отказалась покидать свой дом и осталась гореть вместе с книгами, которыми обладала. Он начинает задумываться об истинном назначении творений писателей, что не мог не заметить его начальник, брандмейстер Битти. Битти уверен, что книги – это мощнейшее оружие, делающее человека намного выше остальных, сильнее по духовному развитию, что недопустимо. Все люди должны быть одинаковыми, как две капли воды, лишенными своей собственной личности, и именно в том случае ими можно манипулировать. Разум читающего человека – это необузданный разум, от которого можно ожидать самые непредсказуемые вещи, что нарушает обыденность и налаженный механизм зомбированного телепередачами жизни общества. Рэй Брэйдбери хочет показать, насколько легко люди поддаются управлению, стоит лишь перекрыть им доступ к духовному развитию и заполнить их дни чередой бессмысленной, отупляющей мозг и приносящей лишь моральное разрушение информацией.

Другой пример роли искусства в жизни человека показывает Мастер, один из главных героев произведения Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Выиграв в лотерее приличную сумму денег, он тратит ее на съем комнатки в подвале, дабы осуществить свою главную мечту – написать книгу о прокураторе Понтии Пилате и философе Иешуа Га-Ноцри. Он оставляет абсолютно все свои заботы, дела, закрывается от всего мира, лишь бы его желание стало реальностью. Искусство, которое является самим фактом написания произведения, окрыляет Мастера, преподносит в его жизнь огромный смысл, в том числе преподнося смысл и в жизнь Маргариты. Булгаков хочет акцентировать внимание на том, что прирожденный талант к писательству способен изменить жизнь человека до неузнаваемости, открыть новые качества и ранее неизвестные ему источники вдохновения, заставить буквально жить написанием того, к чему так сильно лежит душа.

В заключении хочется сказать, что искусство – это то, что и делает нас людьми, отвечает за наше внутреннее, духовное развитие. Отними у человека прекрасное – и он сам завянет в деструктивной информации всего того, что нам пытаются внушить люди, желающие морального разложения общества. Сделать искусство основной вещью в нашей жизни – и мы все станем на голову выше отрицающих его существование людей.

Питер Брейгель (Старший). Поклонение волхвов в зимнем пейзаже. 1567

Зачем нужно искусство? Одни скажут - для отдыха, другие - для удовольствия, третьи - для самовыражения художника. Безусловно, отчасти это верно, но только отчасти. Искусство - это прежде всего документ эпохи, в нем отражаются мысли, чаяния, вера, надежда поколения, которое передает свое послание следующим поколениям. В то же время искусство - это особый способ выразить идею, словесно, визуально, музыкально, чтобы она была услышана, воспринята и не утрачена во времени. И этот запечатленный образ, написанный текст человек другой эпохи способен понять и расшифровать. Можно сказать, что искусство служит проводником для передачи идеи новому поколению. Ярким примером тому служит Евангелие, которое не только запись Слова Божия, но и великое произведение словесного искусства, вдохновлявшее в течение веков многих художников, поэтов, композиторов. Можно сказать, что евангельский текст создан людьми в синергии с Богом, он богодухновенный. Но в определенной степени искусство становится искусством, когда в нем присутствует вдохновение свыше, человеку ведь дан этот дар от Бога - возможность творить. Вопрос только в том, какая идея, мысль руководит художником. Что он хочет сказать своим современникам и будущим поколениям? Оставит он свидетельство веры и любви или ненависти и разрушения?

С появлением человека на земле появляется и искусство. Мы находим изображения на стенах пещер, каменные изваяния и глиняные фигурки, расписную керамику и изделия из кости, относящиеся к доисторическому периоду, когда не было письменности. Все это говорит о том, что древние люди стремились создавать не только утилитарные вещи, полезные и необходимые для выживания, но и то, что несет радость, украшает жизнь, научает чему-то, приподнимает человека над обыденностью существования.

Способность к творчеству - это то, что отличает человека от животных. На первый взгляд в природе мы находим нечто подобное: птицы вьют гнезда, бобры строят хатки, социальное устройство пчел и муравьев поражает своей организованностью. Но в течение тысячелетий жилища бобров и птичьи гнезда не изменяются в своем устройстве, они не превращаются в архитектуру с изменяющимися стилями, которая поражает красотой, а не только пригодна для жилья. Технология изготовления пчелами меда и устройство муравейников тоже не меняются и не совершенствуются. Вложенный Богом инстинкт не развивается, а работает всегда и везде одинаково, тогда как человек способен к развитию своих талантов, он постоянно ищет чего-то нового и пытается создать то, чего еще не было до него. Это свойство роднит его с Богом, который создает мир из ничего и творит все новое.

Именно Бог Творец вложил в человека способность к творчеству, мы созданы по Его образу и подобию. Бог - величайший Художник, по-гречески «творец» - «поэтес», «поэт». Бог творит мир по законам красоты и гармонии, пишет его как прекрасную поэму, создает как великолепную архитектуру, как грандиозную музыкальную симфонию. И этим прекрасным миром Бог любовался как произведением искусства: «И увидел Бог, что хорошо весьма!» И человека Бог создал для того, чтобы было с кем радоваться красоте творения, чтобы был кто-то, кто может оценить эту красоту, кто может ее хранить и возделывать, продолжать и развивать, постигать и воспевать!

Искусство, без сомнения, родилось в раю, хотя мы не знаем, каким оно было. Но ясно, что человек не мог не восхищаться премудростью Божьей. Можно представить, что Адам, как впоследствии Давид, восклицал: «Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих!» (Пс 103:24). И если творение воспевает Творца, то венец творения, человек, созданный, чтобы воспевать Его, должен был стать регентом этого хора, дирижером великой звучащей вселенной.

Но случилось так, что Адам не исполнил возложенную на него миссию, утратил рай, лишился возможности созерцать Бога лицом к лицу, при этом он не перестал ощущать гармонию мира и слышать музыку сфер, не утратил способности к творчеству. Но его искусство стало во многом ностальгией по утраченному раю. Отдаляясь от Бога и порабощаясь твари, человек стал ощущать потребность в творчестве как самовыражении, оно стало криком его души, плачем, молитвой. Он открыл познавательные возможности творчества и стал развивать коммуникативные функции искусства. Но нередко свои божественные способности он обращал на благо себе, отдаляясь от Бога. Конечно, время от времени в искусстве прорывалась тоска по Богу, желание увидеть Бога, приблизиться к Нему. И это рождало великие произведения искусства. Однако, утратив знание Бога, человек изощрял свою фантазию, выдумывал Бога или богов, пытался прорваться в закрытый для него рай при помощи искусства, наделяя его магической силой, граничащей порой с инфернальными сферами. Как и всё в мире после грехопадения, искусство обрело двойственность: оно могло и приводить к Богу, и уводить от Него.

Но Бог, зная об этом, стал воспитывать Свой народ, ограждая его от опасностей. Вторая заповедь Декалога, запрещающая изображать Бога в любом образе, потому что Бог превыше всего тварного, мыслимого и изобразимого, поставила своего рода ограждение для человеческого творчества. В этом проявилась забота Бога о человеке, чтобы он не впадал в идолопоклонство. Эта заповедь не отрицает искусства, Бог не отнимает у человека творчества и способности создавать прекрасное, но учит видеть в красоте истину. Библия говорит, что Бог Сам давал указания, как создать скинию и Храм, как их украсить, какие выткать узоры и какими драгоценными камнями выложить одежды первосвященников. И древние евреи научались через искусство служить Богу. Богослужение, музыкальные инструменты, многочисленные хоры - все это, несомненно, относится к области искусства, и все это успешно развивается в среде богоизбранного народа. Но самым удивительным явлением в еврейской культуре был Давид Псалмопевец, пример высокого искусства, совершенного творчества, которое прекрасно по форме и глубоко по содержанию и на протяжении тысячелетий вдохновляет поэтов. Псалмы свидетельствуют о глубокой вере евреев, и это передается из поколения в поколение вплоть до нашего времени. В Библии есть пример чистой поэзии - это Песнь песней, лирическая поэма о любви юноши и девушки. Это потом толкователи и мудрецы будут читать ее аллегорически, как рассказ о взаимоотношении души и Бога, Христа и Церкви, но изначально все-таки это поэма о простой человеческой любви, написанная удивительным слогом, с яркими метафорами и острым сюжетом.

В Библии много разных жанров, которые отражают разнообразные формы литературного искусства: исторические хроники и притчи, риторика и эпос, драма и трагедия, пословицы и поговорки, плачи и даже элементы юмора и т. д. Такое жанровое разно­образие Книги книг говорит о том, что еврейский народ был, несомненно, талантлив и что Бог давал его талантам проявляться и развиваться.

Но зачем все это Богу и зачем человеку? Для чего вообще нужно искусство? Библия, понятно, это божественное послание человечеству, переданное через избранный Богом народ всему миру. Это послание формировалось веками, складывалось постепенно, накапливалось, передавалось сначала чрез устную традицию, чтобы из поколения в поколение сохранялась память о великих деяниях Бога. Потом это предание было записано, теперь оно читается и осмысливается. Но ведь в идеале все искусство таково - это послание одного поколения другим, будущим, это послание одного народа - другим, одного человека - другому человеку. Мы говорили о дописьменных эпохах, именно через искусство мы узнаем, чем жил, во что верил, как понимал мир древний человек. О жизни исчезнувших народов, например майя и ацтеков в Южной Америке, мы тоже узнаем из их искусства, исследуя раскопки городов, пирамидальных храмов, причудливые изображения на рельефах и т. д. Да и более близкие к нам эпохи передают нам свое послание через картины, скульптуры, словесное и музыкальное творчество. Это и послание, и обмен дарами, воспитание души, а порой и откровение. Если бы не было музыки Баха, как бы мы поняли, на какую высоту может взойти молитва?! Если бы не было «Божественной комедии» Данте, мы бы не задумывались над тем, какими путями проходят человеческие души, неся с собой груз своих грехов, и как велико милосердие Божье, которое открывает путь искупления. Какие-то произведения нам понять легко, и мы воспринимаем вложенную в них идею сразу, какие-то хранят загадку, которую пытаются разгадать целые поколения, как, например, улыбка Джоконды, а иные вызывают ожесточенные споры, как «Черный квадрат» Малевича. Искусство дает нам возможность почувствовать, что мир прекрасен и сложен, разнообразен и многолик, что в нем есть разные сферы, разные грани, разные языки.

Господь каждому человеку дает свой талант, а кому и несколько, и, реализуя эти дары, человек приумножает богатство Божьего мира. Если он закопает свой дар, даже из благочестивых намерений, мир Божий обеднеет, человечество много потеряет. Если употребит дар не на добро, а на зло, станет противником Божьим и разрушителем мира. Но Бог поругаем не бывает, слава Герострата оборачивается вечным позором и проклятием в веках. Это тоже способ передачи предупреждения другим поколениям.

Искусство - это школа человечества, но обучение в этой школе происходит не столько через разум, сколько через чувства, через воспитание души. Даже спорное искусство заставляет нас задумываться о нас самих и о мире, в котором мы живем. Главное, научиться видеть и воспринимать, слышать сквозь голоса земные голос Творца, а сквозь образы, созданные людьми, уметь прозревать образ Божий. Иногда нужно большое искусство, которое сможет затронуть самые глубокие струны нашей души, чтобы мы поняли какую-то истину. Не случайно Господь прибегал к притчам, объясняя тайны Царства Небесного, и это были яркие красивые образы, преподнесенные с изяществом истинного поэта: «Царство небесное подобно неводу… подобно закваске… подобно горчичному зерну и т. д.»

Так зачем нужно искусство? Один мудрый человек сказал так: «Искусство - это не спасение, но мудрый посох для тех, кто следует по пути спасения».

Раньше творческая деятельность в школах носила довольно ограниченный характер. Конечно, регулярно устраивалась концерты своими силами, школьная самодеятельность, пение, пляски и даже КВН. Но вот как дисциплина, искусствоведение появилось в школах относительно недавно. Да и то, не во всех школах. Из предметов, на которых изучают прикладное искусство, вечно было рисование и музыка. Сейчас ситуация начинает меняться. Во многих школах уже преподаю танец, игру на струнных инструментах, пение (частные занятия, а не «музыка» - всем классом), прикладные ремесла, резьба по дереву и прочее. И это - однозначно хорошо.

Зачем же нужно изучать в школе искусство? Всем известное определение искусства как своеобразной, авторской формы отображения окружающей действительностей, немного ставит в тупик тех, кто слышит его впервые. Ведь, поначалу кажется, что в картинах импрессионистов мало чего есть от реальности, в пении – мало чего от звуков бытовой речи. Тем не менее, так оно и есть. Искусство – форма жизни, просто преображенная, порой донельзя, внутренним взором художника.

Говорят, будто левое полушарие отвечает за логику и точные науки, а правое полушарие - за творческую деятельность. Может, оно и так, но это не означает, что в левой части мозга сконцентрировано все правильно, логичное, процесс мысли вообще, а в правой части - одни лишь голые эмоции, пустой экстаз творца. Нет, регулярные занятия творческой деятельность развивают оба полушария сразу, учат и мыслить, и излагать, и анализировать имеющееся, и придумывать свое. Ведь нет настоящего искусства, в котором правит балом одна лишь экспрессия без участия мысли и своей, пускай и необычно, но логики. Так, уроки творчества учат развивают мозг ребенка всесторонне, делают из него гармоничную личность.

Помимо этого, занятия искусством делают натуру человека более чувствительно, тонкой – следственно, более способной переживать хорошие и добрые чувства, порой недоступные человеку плохо образованному. Уроки рисования, музыки, танца необыкновенно способствуют сплочению коллектива, ведь занятия общим, интересным делом всегда имеют такой эффект.

Дополнительно:

1. Значение обучения рисованию в общеобразовательной школе
2. Кинематограф в системе образования Есть такой предмет, как искусствоведение. И, хотя ему и отводят,...
3. Компьютеризация в школе Нужная, несомненно, вещь. Несмотря на то зло, которое приносит интернет...
4. Рисование в школе Один из последних по значимости предметов. По большому, мало зависит...

Значение обучения рисованию в общеобразовательной школе

Один из последних по значимости предметов. По большому, мало зависит оценка в дипломе от того, что у ребенка стоит по рисованию. Возможно, на будущее это предмет и не особо влияет, но значения для психологического развития ребенка имеет огромное. Кстати, нужно отметит, что есть и практическая ценная от умения рисовать и образно мыслить – ведь именно из таких талантливых детей вырастают будущие дизайнеры, а эта профессия (в отличии от профессии художника) довольно прибыльная. Люди проектируют дома, обставляют квартиры, планируют сады – все это должен организовать дизайнер.

Даже покупая новую мебель, люди чаще берут кухни на заказ в последнее время, потому что хотят иметь собственный, уникальный интерьер, а не такой же, как у доброй сотни соседей. Какова задача предмета рисования в школе? Препятствовать тому, чтобы искусство превращалось в скучную обязанность (как это бывает в школе), и побуждать ребенка рисовать как можно больше дома. На уроке – само собой, но в свободное время от уроков рисунок может стать настоящей страстью, и вовсе не обязательно иметь какие-то особые способности к этому. Просто в форме рисования высвобождаются все эмоции , как положительные, так и отрицательные, что замечательно сказывается на психическом здоровье ребенка. К тому же, развивается образность мышления, воображение. Чтобы подтолкнуть детей, предложите сначала им иллюстрировать известный рассказ (это проще и интересней), потом – предложите сами тему. В «свободном плавании» дети часто теряются и не знают, что рисовать. А здесь главное – не отбить охоту в начале.

Дополнительно:

1. Ребёнок и рисование Наверное, в каждом ребёнке с рождения живёт художник, только со...
2. Значение обучения рисованию в общеобразовательной школе Первые упоминания о роли обучения рисованию в школах мы находим...
3. Атеизм в школе Ни для кого не секрет, что в последнее время влияние...
4. Подготовка дошкольника к школе в семье Подготовка дошкольника к обучению в школе это очень важный процесс,..

Почему появилось искусство

Возникновение искусства относят к палеолиту и связывают с зарождением Homo sapiens и стремлением человека познать окружающий мир. Известный русский психолог Л. Выготский писал: «Искусство первоначально возникает как сильнейшее орудие в борьбе за существование».

Чтобы лишний раз не оказаться обманутым и не поддерживать распространенные ошибки, поставленную в вопросе «нужность» следует подвести под категорию ценности . Ибо в рассуждениях о «нужности» присутствует одна неустранимая двусмысленность: это понятие может мыслиться как в категориях необходимости, так и в категориях аксиологии. Если первое для общего контекста ответа без сомнения нам кажется выбором неудачным -- хотя бы просто потому, что для этого требуется предварительное основательное обсуждение определения необходимости, -- то относительно последнего следует сделать небольшую оговорку, что содержательные границы настоящей аксиологии заданы в субъект-объектных чертах; впрочем, это итак будет развернуто дальше.

Посему вопрос мы должны поставить следующим образом: «В чем ценность искусства? ». Такая и только такая форма гарантирует нам, что предмет следующего рассуждения выбран правильно и, стало быть, обязывает строго придерживаться понятия ценности и не смешивать его с другими.

Прежде всего необходимо усвоить, что искусство, как и многие другие вещи, лишено единого значения и утверждения: искусство есть как то, что оно есть в себе и для себя , но также есть то, благодаря чему оно есть и для других . Касательно первого скажу несколько слов, что, во-первых, для правомерных рассуждений в этом месте должен быть поставлен вопрос в категориях самоценности (например, «В чем самоценность искусства?»; и тут же я добавлю, что на данный вопрос пока нет ответа лучше и изящнее, несомненнее и самоочевиднее, чем ответ немецкого идеализма в лице Георга Гегеля), и, во-вторых, все же необходимо начать рассуждение именно с базового (всеобщего, непосредственного, единого с самим собой) понимания, о какой природе искусства идет речь, -- то есть мы должны коснуться как таковой сущности искусства. Таким образом, очевидно, относительно последнего (искусство во имя чего-то внеположенного) и будет дан ответ.

Но опять же, сославшись на то, что единого значения мы не сможем обнаружить даже внутри разделения сущностей, пусть хотя бы мы делим ее до однородных атомов и прочих неуловимых переходов, мы неизбежно встретимся с установкой наделить искусство специфическим или, если захотим, всеобщим значением. Ровно так я и постараюсь сделать -- дать ответ на уровне форм (оставив содержание для других вопросов), с одной стороны, как семиолог , и, с другой стороны, как феноменолог , соединив два этих начала в одно синтетическое объяснение.

Итак, коль скоро мы открыто отождествляем интуитивное или выразительное познание с эстетическим или художественным фактом, рассматривая произведения искусства как примеры интуитивного познания, и приписывая интуитивным познаниям характерные черты первых, -- коль скоро мы твердо стоим на этом отождествлении -- искусство есть прежде всего особый вид этого интуитивного познания; оно есть форма, свободная от чувств и психической материи; иными словами, это есть интуиция более глубокая и сложная по сравнению с той, которая обыкновенно переживается нами в общей жизни духа. Таким образом, искусство есть, с одной стороны , совершенная интуиция выражения, выражение впечатлений, самоутверждение человеческой активности (в принципе, уже отсюда можно начать правомерное рассуждение о ценности искусства в рамках, например, классического искусствоведения); но с другой -- это чистая идеализация природы, идеализирующее подражание природе; это есть семиозис эстетических монументов и идеалов; мимесис, основанный не на механической репродукции, не на дублировании и симуляции естественных объектов и даже не на аналогии между субстанциями абстрактного и конкретного, -- но на религиозном опыте первообразности.

Приведенным выше положением я избавил читателя от необходимости в изучении предварительного слова к каждому из объяснений. Так, на вполне обоснованных основаниях теперь я могу начать рассуждение о ценности искусства с точки зрения семиотики и феноменологии, поскольку этим самым положением открывается дорога как к одному, так и к другому.

Неподготовленному читателю дальнейший текст без хотя бы какой-нибудь мало-мальской вводной части покажется непонятными и многосложными, поэтому я начну с того, что современное художественное семиотическое знание, как и, врочем, феноменологическое, дифференцировано на множество школ и концепций, каждая из которых по-своему говорит об искусстве. При всей кажимости формальной методологии семиотики, не все школы ставят в центре знакомой системы искусства непосредственно знак (как, например, это приятно в традиционной школе Пирса), есть и такие, кто ставит субъект, то есть активную личность (например, один из лидеров русского символизма Андрей Белый). Условимся, что в моем ответе нет ни центров, ни опор, поскольку я не выражаю собственную теорию -- а если и выражаю, то, несомненно, частично и косвенно, -- но лишь пересказываю мой опыт в изучении семиотики и феноменологии.

В силу взаимодействия с общим семиотическим пространством категориями языка искусства (доказывать тезис, что искусство есть язык , думаю, излишне) являются всюду схватываемые культурные единицы, которые только и создают самое искусство, имеющее себя в себе до тех пор, пока оно является собой для нас. Этим самым утверждением как таковое бытие искусства есть только бытие искусства для нас; иными словами, искусство есть не иначе как все то, что воспринимается и называется как искусство.

Категория знака в искусстве двойственна (но не дихотомична) и подводится под категории творимого и творящего . Если первое не вызывает у нас проблем с пониманием, относительно второго необходимо привести авторское (мое собственное) определение: творящему соответствует описанная в начале форма интуиции (грубо говоря, субъект творца). Следовательно, обнажение знака в искусстве манифестирует особое триадическое общение между творцом, творимым и творящим: из инобытия творца сообщение формы творящего через посредство формы творимого отражается в общем семиотическом пространстве. В культурном контексте эта манифестация связывает творца с прочими субъектами культуры через известные формы переживания. В этой эстетической коммуникации обнаруживается знаковость искусства -- зиждительная сила, или, как я ее по всей справедливости могу назвать, ενέργεια. Уже на этом этапе отчетливо видны первые предпосылки ценностного определения искусства.

Развивая далее последнее утверждение, мы приходим к всеобщности языка искусства. В самом деле, вытворяя жизнь в ее многофакторности и нелинейности, искусство раскрывает не имманентность действительных объектов, но, как уже было сказано, инобытие творца, постигаемое другими через переживание; выражаясь более точно -- через чистое сопоставление творимого с прообразами инобытия других. Это самое раскрывание (в силу интуитивности) определяет прагматику искусства -- мы все еще рассуждаем в культурном контексте -- как прагматику сопоставимости . В последнем и состоит смысл языка искусства, который знается и представляется себе в его всеобщности. В этом месте мы находим первое объяснение ценности искусства.

Единицей языка сопоставимости я называю отношение «сигнал-образ ». Этот термин для семиотики очень специфичен, поэтому, опуская объяснение выбора именно такого термина и прочие несущественные детали, я уточню, что здесь понимается чистое восприятие творимого в качестве объекта информации -- сообщения. Но тут же мы обнаруживаем известную проблему семиотики искусства. Если в традиционных семиотических системах знак есть определенный знак и ему всегда поставлено в соответствие (пусть и произвольно) какое-либо обозначаемое, то в искусстве же знак, в силу собственной двойственности, а также в силу разнородности интуиций, имеет принципиально иной характер: здесь знак утрачивает свою определенность и становится аналогией между сигналом (вызванное для восприятия) и образом (прообразностью). Из этого следует чрезвычайно существенный вывод: искусство есть модель (вторичная моделирующая система, если придерживаться строгой терминологии). Этим тезисом мы подходим ко второму объяснению ценности искусства.

Итак, как модель искусство выступает в качестве «первоисточника» действительности, или не-искусства, несемиотического бытия человека, -- ибо схватывание (то, из чего творящее берет силу) самой действительности представляется возможным только ввиду различия между образами реальными и образами ирреальными -- за счет перевода языка природы на язык интуиции (и далее на специфический контекстный язык самого искусства). Семантическая эквивалентность такого отношения не требует особых правил построения, кроме, пожалуй, того, что перекодировка действительности не сама-в-себе, но уже в целом заключена в языке модели.

Однако, данное определение, вообще говоря, не столько неправильно, сколько представляет нам не то, что оно выражает на самом деле. Ибо корректнее было бы назвать не искусство моделью действительности, но действительность моделью для искусства, или «образцом» творимого. Но это вопрос сугубо семантический, поэтому даже не смотря на то, что если попытаться хорошо разобраться в этом пусть и чисто терминологическом вопросе мы можем коренным образом прийти к совершенно другому выводу, -- на нем мы все же останавливаться не будем.

Говоря о «первоисточнике» действительности, я имею в виду, что творимое, прежде чем стать сущностью и найти свое бытие, должно быть именно схвачено , то есть понято трансцендентно; следовательно, задача искусства в этом отношении не просто установить аналогию, но и дополнить ее, наложить свой отпечаток на самую природу. Так, искусство корректирует границы действительности, выявляя новые черты творимого. Обратный перевод означает уже аналитический акт, который опредмечивает творимое и вносит его измененный образ в структуру действительности, тем самым не уничтожая и не противопоставляя, но умножая прообразы данного творимого. Подобный процесс умножения прообразов, благодаря склеивающей функции культуры, соответствует описанному в начале понятию семиозиса искусства. В этом месте мы находим второе объяснение ценности искусства.

Конечно, это далеко не все, можно было бы порассуждать еще о многом: о тождестве и аналогии, о связях моделей творца и действительности, об автокоммуникации и т.д. Однако я считаю, что приведенное объяснение практически полностью исчерпывают всю семиотико-феноменологическую ценность искусства.